Так Дурной и прозвал его — Олёша. Добавил, что это русское имя — и щуплый Бяо возгордился.

Глава 7

По крайней мере, с той поры северному варвару стали понятны интерес и забота Бяо. У того в голове, видимо, рассказы из детства сложились в то, что Олосы или Россия — это практически сказочная страна. Эдакая утопия, в которой всё чудесно (в отличие от Поднебесной, в которой еще имеются отдельные недостатки). Живут в ней совершенно восхитительные люди, чуть ли не какающие бабочками.

И тут — живой реальный человек оттуда! Конечно, даос вцепился в добычу и готов был отдать за это многое. Китаец постоянно расспрашивал Ялишанду про Россию — он жаждал новых сказочных историй. Дурной, конечно, не мог сильно кривить душой и потакать его желаниям. Он старался обходить самые «острые» углы и старался рассказывать о нейтральных вещах: природе, погоде, образе жизни. Обо всем, что здесь казалось таким экзотичным. О религии тоже рассказывал, правда, даос остался равнодушным к христианским идеям. Хотя, как-то показал своему подопечному серебряный крестик, который хранил, как святыню рода.

Дурной с трепетом рассматривал артефакт, который, хотя бы, частично подтверждал историю маленького даоса.

«Невероятно все-таки! — дивился он на потемневший от времени кусочек серебра. — Целый отряд русских служил здесь в Пекине монгольским ханам! Если верить Бяо — чуть ли не охранял их самих».

В самом надзирателе ничегошеньки русского рассмотреть не удавалось: растворилось славянское «молоко» в китайском… «черном чае» без остатка. То, что даос пересказывал из семейных преданий — было такими фантазиями, что Дурной только пучил глаза.

…После чаепития остаток вечера они «ходили и дышали». Вероятно, это была какая-то версия тайцзицюань, конечно же, не каноническая — как всё в странной жизни этого русского китайца. Разумеется, глупый лоча всё сделал неправильно, так что его «горшок» сегодня выработает совсем мало полезной энергии для семечка-души.

Зато согрелся. Гимнастика разогнала кровь, оживила обмен веществ, так что пленник комфортно проспал всю ночь, задубев лишь под утро. Выбравшись из одеяльного кокона, добрался до ночного горшка, отлил, после чего понял, что страшно голоден. А дома, как назло, шаром покати.

Бяо у себя не оказалось. Каждые несколько дней даос уходил из дома еще ночью. Возвращался за полдень с несколькими флягами воды. Эту воду он набирал в специальном месте, и чай заваривал только на ней. По словам надзирателя, это была единственная правильная вода во всём Пекине. Но где именно она проистекает — не признавался.

У Ялишанды в голове зародилась крамольная мысль: вода эта самая обычная, просто освященная в храме Белых Облаков. А в последнем Бяо ни за что вслух не признается. Храм этот — общенациональная даосская святыня. Построили его еще в эпоху Тан, а в XIII веке здесь командовал Цю Чанчунь — это практически апостол Павел для всех даосов, любых школ и направлений. Даже для Хун Бяо с его экзотическими воззрениями. Так вот, лет 15 назад Цины позволили возродить этот храм, и там сейчас командовал Ван Чанъюэ из школы Драконовых Врат.

Бяо негодующе фыркал каждый раз, когда слышал о нем, о школе и, особенно, о храме, который стал форменным монастырем.

«Набрались у буддистов, — закатывал глаза даос. — Мучают, изнуряют себя. Идут строго по догматам».

«Неверные догматы?» — поддерживал вежливый разговор Ялишанда.

«Любой догмат истинен и неистинен одновременно, — совершенно в восточном духе ответил Бяо. — Истина не может быть абсолютной. В каждом конкретном случае ее надо проверять — работает ли она? И у каждого человека в итоге свой Путь к Драконьим Вратам. А монахов там гоняют по одной дорожке, не задумываясь… Понимаешь? Вот я учу тебя не совсем тому и не совсем так, как учился сам — ведь ты другой человек. У тебя другое тело со своим прошлым, другой разум. Ты вообще олосы!».

«А я думал, ты так делаешь, потому что я тупой» — улыбнулся пленник.

«Ну… и это тоже» — кивнул китаец, испортив Дурнову настроение до конца дня.

В любом случае, политику Храма Белых Облаков Бяо не принимал категорически. Но… Но ведь это был духовный дом самого Цю Чанчуня! Не мог Бяо не испытывать трепета перед этим местом. И наверняка время от времени хаживал во внешний город, дабы припасть…

«Еда» — вернул себя пленник к насущному. Быстро натянул на продрогшие ноги тапочки и двинулся в пекарню. В такую рань дать ему еду могли только там. Лепешки — бесценный ресурс! Дешево, сытно и хранятся долго.

Улочка, несмотря на ранее время, уже была полна народу — люди спешили к Запретному городу, чтобы у государевых людей, которые только откроют глаза поутру, уже было всё: питье и еда, одежда и тепло, а также верные слуги и помощники, которые являются кровеносной системой этого огромного организма. Пленник осторожно шел то в общем потоке, то против утреннего течения, пока, наконец, не достиг цели утреннего похода…

Да и застыл столбом.

В голове тревожно зашумело, горло резко пересохло, а руки стали мелко-мелко дрожать. Многочисленные китайцы неловко тыкались в застрявшего посреди дорожки варвара, но у того не было сил шагнуть в сторону. Потрясенный лоча смотрел на такую знакомую стенку пекарни… С тем же детским оскорбительным рисунком и ругательством… Под которым появилась новая надпись, которой не было еще вчера…

«Чорнарека».

Грубо, угольком и в одно слово. Значки издалека даже можно принять за какое-нибудь небрежное червячковое письмо… но это точно кириллица! И ею явно написано прочно забытое, но такое родное: Черная Река. Боевой клич Темноводья!

Ялишанда вдруг испуганно попятился, вжался в противоположную стенку и быстро-быстро засеменил вдоль нее назад. Назад! В привычную скорлупу! Но на полпути замер. Постоял пару минут и еще быстрее пошел обратно. Почти побежал.

Надпись никуда не делась.

Дурной пристально всмотрелся в обе стороны, вихрь надежды плескался в его глазах! А потом снова огляделся — уже со страхом. С чего это ты взял, дружочек, что буковки написали друзья, а не враги? Глаза метались от одного лица к другому, но пленник не заметил ни первых, ни вторых. Только бесконечная череда безликих китайцев, спешивших на службу великой империи. Совершенно опустошенный Ялишанда поплелся к себе домой.

До полудня он дважды снова ходил к стенке с пугающе-манящим «заклинанием», однако ничего не менялось. Ни в лучшую, ни в худшую сторону. Потом пришел сосед. У Хун Бяо кроме нескольких баклаг с исключительной водой была длинная связка сладкого лука.

— Новый год пришел, — весело пояснил щуплый китаец. — Надо есть лук каждый день, пока не проклюнутся первые ростки риса.

Тут только Ялишанда понял, что до сих пор ничего не ел. И жадно сточил целую головку лука. Весь остаток дня его тянуло к пекарне, но панический ужас выдать тайну надзирателю (каким бы тот ни был другом) сковал его по рукам и ногам. Пленник нарочито сидел во дворе и грелся на солнышке.

— Сегодня к проституткам пойду, — спокойно протянул Хун Бяо, как будто говорил о цирюльне или бане. — Может, все-таки со мной?

Как всякий уважающий себя даос, он принципиально отрицал брак и семью. Все 18 аргументов, доказывающих, что супружество губит тело и портит душу, китаец знал назубок. Однако, и полное отрицание половой жизни Бяо считал глупостью и буддистским вредным поветрием.

«Им бы только от всего отказаться, — привычно закатывал глаза маленький даос. — Усмирители плоти!.. Посадите рис в пустыне и попробуйте дождаться от него зерна».

Бяо считал секс важной физиологической потребностью для работы внутренней алхимии. Но только физиологической. Как испражнение. Ни там, ни тут долго терпеть нельзя. Поэтому периодически он шел к проституткам и…

Дурнова, когда тот уже почти полностью оклемался, китаец тоже звал с собой. Тот даже один раз согласился — но это было так… не сказать, чтобы отвратительно. Но пробудилось столько болезненных воспоминаний! Которые не отпускали его даже во время порева. Ялишанда почувствовал себя скотом, разболелась голова. Он понял, что хочет не кончить, а просто опять всё забыть…