— Но за то отпустите всех пленников из темницы!

Выпустили почти шесть десятков человек, половина из которых оказалась монголами. Те сразу попросились в «банду удачливого нойона». Только вот Абуная среди них не оказалось.

«Неужто зря всё?» — побледнел Большак. Но дал дополнительный залп из пушек — и недоразумение быстро разрешилось. Даже сундучок серебра подкинули в качестве моральной компенсации.

Абунай выглядел плохо. Видно, что человек поставил крест на своей жизни. Но, когда Дурной через Удбалу объяснил ему, для чего старого князя освободили, и что непобедимое чернорусское войско идет на помощь его сыну, который готовит восстание против подлых Цинов — как-то сразу воспрял и даже слегка плечи расправил.

В захваченном Мукдене победители заполучили три пуда пороха, пуд свинца, почти двадцать пудов зера (причем, риса!) и кое-что по мелочи. В принципе, этот город можно было хорошенько ощипать… но времени в обрез. Да и опасно. В самом Мукдене настоящих войск не оказалось: меньше тысячи стражи (из которых немалая часть даже не стала в бой ввязываться) и пара сотен ветеранов-инвалидов. Последние героически полегли, атаковав в лоб драгунов. Однако нельзя поручиться, что где-нибудь поблизости не расположены настоящие гарнизоны. Две-три ниру восьмизнаменников могут легко запереть «экспедиционный корпус» в крепости и, тем самым, поставить крест на главной цели похода.

— Не за тем мы здесь, — кивнул своим мыслям Дурной. — Нам на закат надо. Спасти чернявого Бурни.

14 год эпохи Канси/1675. Уджа

Глава 41

Могучее войско, призванное спасти столицу Великой Цин, практически стояло на месте. Вернее, оно шло… Но конница подошла к воротам Гунбэйкоу и сейчас мучительно долго втягивалась в них, перебираясь за пределы Великой стены. Все десять тысяч лошадей (пройдоха Тухай записал их, как воинов, пообещав Удже, что поделится с ним сэкономленным жалованием).

Впрочем, войско и до этого не спешило. Пусть мятежник Бурни поволнуется сильнее, пусть наполнит печень желчью. А прочие вожди монголов пусть поскорее узнают, что воины Великой Цин уже вышли в Степь. Узнают и перестанут отсиживаться в своих юртах, а пришлют уже подмогу.

— Ехэ-цзяньцзюнь! — донеслось со спины. — Ехэ-цзяньцзюнь, вам письмо из Столицы!

«Это же я! — опомнился Уджа. И месяца не прошло, трудно было привыкнуть к новому званию. — Полководец, ведущий за собой! Звучит?».

Конечно, звучит. Особенно, когда, казалось, навеки застрял на жалкой ступени «верного и надежного воина». Да, попал в Столицу. Но это в Сюаньфу желание выбраться из гарнизона было пределом мечтаний. А, когда ходишь в Запретный город чуть ли не каждый день — хочется уже большего. Причем, так, чтобы не отправляться на самоубийственную южную войну с мятежными никанскими полководцами. Там гораздо легче получить копье в бок, нежели повышение.

И тут, на счастье, появился чахарский глупец Бурни.

«Когда я с ним расправлюсь, найму двенадцать лам, чтобы пели мантры по душе покойного» — снизошел Уджа до милосердия.

Он прекрасно помнил день, которые изменил его жизнь. Только наступал средний весенний месяц, когда во дворец потекли вести из великой степи: циньван Бурни, императорский родственник Бурни, обласканный высшей милостью чахарский князь Бурни намерен подло воткнуть нож в спину своему благодетелю. Глупец! На что он надеялся? Точнее, понятно, что он надеялся на войну Саньфань, на то, что все силы Великой Цин отправлены на юг.

Это да… Но как он надеялся сохранить подготовку мятежа в тайне? Его предали в собственном доме — княжеская наложница подслушала, передала сведения начальнику своей маньчжурской охраны, а тот послал весть в Пекин. И, если бы он один. Как только к монгольским князьям стали приходить вестники от Бурни, призывавшие подняться против власти Цин, половина нойонов тут же послала людей в Столицу с известием об измене. Харачинский князь Джаши отправил за стену ближайшего побратима-телохранителя. Оннигудский тайджи Очир не только послал весть, но и бежал в дальние земли со всеми подвластными ему девятью родами — подальше от бешеного Бурни.

Но также стало известно, что кто-то и откликался на зов чахарского циньвана. Например, халхасец Чойджаб. Хотя, с ним всё понятно: еще отца его вместе с его родом выгнали из Большой Халхи, и пришлось тому кочевать в чахарской степи. Как тут откажешь? А вот найманский ван Джамсан присоединился уже по своей воле. И сам стал рассылать вести о грядущем восстании. Джамсан — хитрая лиса. Он писал князьям, что за Бурни встало уже десять племен! Причем, среди них даже хорчины. Хорчины! Давние враги чахарцев.

Но кто-то верил. И полетели в Столицу вести: кто-то клялся в верности, кто-то обличал других в измене. И все наговаривали друг на друга.

Вот в этой тревожной обстановке Энхэ-Амулуган… то есть, император Канси и созвал всех воинских предводителей, что оставались в Столице. И было их так мало, что даже «верного и надежного» Уджу вызвали. Юный император поведал собравшимся об измене своего двоюродного брата циньвана Бурни, о готовящемся восстании и предложил спасать Великую Цин. Сложность ситуации все оценили сразу: практически все Восьмизнаменные войска находились далеко на юге и сражались с подлым У Саньгуем. В столице имелись крупные отряды, но всё это — Зеленое знамя. Пешие китайцы, совершенно неспособные сражаться с монголами. Немалый отряд восьмизнаменников находился неподалеку — в гарнизоне Сюаньфу. Но, по иронии судьбы, там служили почти одни чахарцы! Этих не то, что использовать нельзя… как бы от них самих удар не получить! Кто может положиться, что эти чахарцы не в сговоре со своим князем.

Столичные командиры смущенно молчали, стыдливо утыкались в пол при взгляде императора. Кто-то предлагал оборонять Столицу, покуда с юга не прибудут Восемь Знамен. Юный Канси выслушивал их и лишь гневно раздувал ноздри… Тут-то Уджа и понял, что настал его шанс. Выскочил на пустое место, распрастался на золотых кирпичах и принялся умолять императора о слове.

«Нельзя ждать, мой император! Надо бить, пока у Бурни нет сил, а кони его не отъелись. Он ждет только свежей травы. А прочие князья Великой Степи ждут, кто проявит слабость — и встанут на сторону сильного! Прошу нижайше позволить мне истребить мятеж! Я найду воинов, я принесу голову неблагодарного Бурни!».

Юный император был впечатлен. Тут же наделил счастливого Уджу новыми полномочиями, возвысл до ехэ-цзяньцзюня — и повелел подавить мятеж. Правда, позже поговорив со своей бабкой, с Амба-Мамой, немного изменил решение: назначил в помощники к Удже пройдоху Тухая. Впрочем, кажется, это пошло к лучшему.

Уджа в тот же день кинулся собирать войска. Он знал всех восьмизнаменников в Столице и в округе. Знал, кто какие поместья получил, кто избежал похода на юг. В течение трех дней в лагере у стен Императорского города собрались уже почти шесть сотен маньчжуров. Это были не две подготовленные ниру, а сводный отряд мало знающих друг друга людей. Но это были хорошие воины. Также удалось собрать до полутысячи монголов — джарудов, оннигудов, хорчинов и других. Были те, кто отказывался, кто считал, что Бурни вправе бороться за свободу своего отца. Кто-то негромко, но твердо отвечал Удже, что чахарские князья — вот истинный род богдыханов (и Уджа запомнил их лица на будущее). Но большинство охотно шли в войско, узнав, что император пообещал за разгром мятежников щедрую награду.

Сам император тоже не сидел сложа руки. Он отправил вестника в Сюаньфу с приказом отослать большую часть чахарцев в крепость Датун — далеко на запад, подальше от их неверного князя. Кроме того, в Степь поехали его посанцы с тремя письмами. В одном Канси писал Бурни, что простит его, если тот покается. Второе он написал брату князя — Лубдзану. Мол, отговори брата от его изменнических мыслей и будешь прощен. Третье письмо было к чахарской знати: чтобы гуны, ваны и тайджи схватили своего предводителя и выдали его. Наконец, долгим обходным путем в Великую Степь отправился Мала — большой чиновник по делам Знаменных войск. Все эти годы он вербовал монголов в Восемь Знамен. Мала знал всех князей Внутренней Монголии, и ему было поручено полнять багаринов, аоханов, оннигудов, харачинов и тумэдов против бунтовщиков.